Ледяной Бугас, Шкипер Темного Моря, капитан почтенной бригантины
"Невеста ветра", четвертые сутки пребывал в унылом, каком-то устоявшемся
недоумении. С теткой Чари он был знаком с незапамятных времен, знал за ней
(как и она за ним, взаимно) столько озорных дел, что хватило бы на
полдюжины Монфоконов, и сделал бы ей одолжение не в пример серьезнее, чем
просто отвезти из одного места в другое, вдобавок за хорошую плату,
парочку ее друзей, обходясь с ними со всей любезностью. Бригантина все
равно уходила в море, а каюта квартирмейстера так и пребывала пустая (ибо
сам квартирмейстер давненько покачивался на рее горротского корвета
"Гривастый крокодил", должным образом просмоленный для долгой сохранности
- а нового еще предстояло подобрать со всем тщанием).
Вся беда была в том, что Бугас терпеть не мог нераскрытых загадок.
Любых. Водился за ним такой грешок, из-за которого капитан дважды
совершенно бескорыстно впутывался в опасные дела, пахнущие серьезными
тайнами, ради одного удовольствия оказаться среди знающих разгадку. Бывают
страстишки и похуже, а на доходы капитанская слабость мало влияла, так что
команда давно свыклась - всех на свете денег все равно не захапаешь, нужно
иногда что-то и для души...
Но эта странная парочка была загадкой непробиваемой. Высокий барон со
спокойными серыми глазами серьезного убийцы, привыкшего перерезать глотку
лишь при необходимости (каковое качество Бугас в людях ценил и уважал,
будучи сам таким же), и смазливая девчонка-лауретта (сначала
представлялось - дочка или племянница, оказалось - любовница).
Поначалу Бугас, еще не видя их, решил, что у них хлопоты с легальным
выездом из страны. Каковую гипотезу вроде бы подтверждало невиданное
количество тихарей, перед самым прибытием странной парочки прямо-таки
хлынувших в порт, как зерно из распоротого во всю длину мешка. Но парочка
поднималась на бригантину открыто, без малейшего волнения, а тихари, такое
впечатление, порывались встать навытяжку и таращились пугливо, как
пассажиры захваченного "купца" на абордажную команду. И "вольную"
[письменное разрешение иностранному кораблю покинуть порт] Бугасу принес
из капитаната вместо обычного письмоводителя, с благодарностью получавшего
за эту услугу серебрушку, сам комендант порта, министерский секретарь,
чин, как известно, приравненный в армии к полковнику, а на море к
флаг-капитану. От какового неслыханного феномена, ни разу не случившегося
ни с одним мореходом, будь он честный каботажник или головорез с
корсарским патентом в кармане, Бугас ошалел настолько, что по многолетней
привычке сунул его превосходительству сестерций - а тот, ровно пребывая в
некотором затмении чувств, монету взял...
Первые два дня барон, отвлекаясь лишь на завтраки, обеды и ужины,
затворником сидел в каюте покойного квартирмейстера и, по докладам
главного кухаря, беспрестанно читал бумаги, которых у него с собой был
целый мешок. Даже с наступлением темноты ставил "карбилку" и продолжал
шуршать. Добросовестный кухарь, за годы плавания на "Невесте ветра"
малость заразившийся от капитана той же страстишкой, успел запустить глаз
- благо бумаги барон после его прихода не прятал и ничем не прикрывал.
Кухарь клялся, что никакими картами кладов или "золотыми шарами"
[жаргонное название зашифрованного текста, сообщающего о спрятанных
сокровищах] и не пахнет. Насколько удалось усмотреть, обычная ученая
заумь, упражнения книжников. Скорее Бугас мог оказаться главой
снольдерских виргинатов, проповедовавших трезвость, целомудрие и полный
отказ от мясного, чем барон - книжником. И все же он сидел над своими
бумагами двое суток, как пришитый.
Одно можно утверждать со всей уверенностью - виргинатом барон не был.
Мясо он наворачивал, подаваемое вино аккуратно выпивал, а кухарю, заодно и
убиравшему в каюте, девчонка в первый же вечер непринужденно и буднично
заметила, что возиться с двумя постелями не следует, нужно приготовить
одну на двоих. Веселого нрава кухарь, простодушно попытавшийся
ухмыльнуться, вдруг на пару секунд выпал из реальности и обнаружил себя
лежащим на полу с дикой болью в области ложечки. Увы, и он сам, и все
остальные не связали сначала этот феномен с рыжей девчонкой - решили, что
кухарь опять обожрался и получил что-то вроде апоплексического удара.
Рыжая лауретта, в отличие от спутника, часто и подолгу гуляла по
палубе, откровенно маясь скукой. Поскольку выяснилось, что мужская постель
ей знакома, а соблазнительна была девчонка, как чертенок, мысли иных
морских волков помоложе приняли игривый оборот. Заметивший это Бугас
процедил сквозь зубы, что два раза он не повторяет, а пассажиры - друзья
его друзей, так что любой, вышедший за рамки хорошего тона, немедленно
пожалеет, что родился на свет. Большинство из одержимых игривыми мыслями
вообще оставили всякие поползновения от греха подальше, но Красавчик
Ройбен, разбивший больше женских сердец, чем князь Клабур - стаканов
[князь Клабур - легендарный лоранский кутила, обессмертивший свое имя тем,
что никогда не пил дважды из одного и того же стакана - опустошив,
разбивал и требовал новый], и не подумал обстенить паруса [повернуть их
(или судно) навстречу ветру так, чтобы ветер ударил в лоб, перпендикулярно
парусам; тогда их прижимает к мачтам, выгибает в обратную сторону, и
корабль начинает двигаться задним ходом]. Увешавшись всеми своими
побрякушками и разодевшись в лучший "береговой" наряд, он с виолоном
наперевес тенью скользил за синеглазой прелестницей, что ее определенно
забавляло.
К полудню второго дня на юте раздался дикий вопль, и сбежавшиеся
вахтенные подняли с палубы Красавчика, правая ключица у него оказалась
сломанной. Бугас моментально провел дознание - но Красавчик клялся богом
Руагату, старушкой мамой и долей в добыче, что из рамок он не выходил, а
всего лишь с надлежащей галантностью и грацией положил руку синеглазке на
талию. И обнаружил себя на палубе.
Девчонка разгуливала как ни в чем не бывало с самым беспечным и
примерным видом. Сопоставив феномены кухаря и Красавчика, общественное
мнение ужаснулось, сделало выводы, и рыжую стали сторониться, насколько
это возможно на палубе не самой большой бригантины. Кухарь появлялся в
каюте пассажиров, превратив лицо в бронзовую маску, лишенную и намеков на
мимику. Бугасу, попытавшемуся было с несвойственной ему неуклюжестью
бормотать какие-то извинения, очаровательное рыжее создание мило
улыбнулось:
- Не удручайтесь, капитан, я за такие пустяки, вдобавок без приказа,
еще никого не убила...
Капитан пошел и напился в компании с зеркалом.
Бугас нападал на идущие с Островов "золотые караваны", высаживал в
Хелльстаде искателей приключений, искал клады, закапывал клады, проникал
на Дике в поисках пещерного жемчуга, первое прозвище оправдал даже дважды,
а второе - трижды ["Ледяным" моряк имеет право именоваться, если хоть раз
высаживался на Диори, Шкипером Темного Моря - если пробыл в Море Мрака не
менее суток], с горротским корсарским патентом топил снольдерские корабли
и наоборот, трижды бегал из тюрем, один раз с каторги и один - с "чертовой
мельницы" [каторжная тюрьма в Святой Земле, где заключенные ходят внутри
огромных колес, приводящих в движение портовые краны], искал в лабиринтах
Инбер Колбта Крепость Королей, освоил все виды контрабанды, прямо на рейде
Малабы дрался с Джагеддином, два года (когда особенно припекло) обретался
на Сильване, где полгода прослужил флаг-капитаном гиперборейского флота и
едва не был возведен в дворянство, но потом приговорен к плахе за разные
прохиндейства, едва унес ноги и полтора года пробивался более привычным
ремеслом, не отягощая себя мундиром. Семь раз его награждали орденами (и
трех потом лишили высочайшими указами, но Бугас все равно их носил),
четырежды вешали "в изображении", а однажды всерьез собирались набить из
него чучело (на той же гостеприимной Сильване). Словом, у капитана
"Невесты ветра" была самая обыкновенная, ничем не примечательная биография
типичного джентльмена удачи. И он, нутром и нюхом чуявший Необычное, день
за днем ждал, когда странный барон наконец признает, что достаточно
присматривался и валял дурака, - и предложит Нечто. Капитан заранее готов
был согласиться, предвидя, что мелкого или глупого дела _э_т_о_т
предлагать не станет.
Но ничего подобного Бугас не дождался. На третий день барон покончил
с бумагами и принялся гулять, потребовав корзину вина и виолон. Гулял он
серьезно и сосредоточенно, без битья посуды и шума истребляя содержимое
корзины, порой брался за виолон, и тогда из каюты неслись приятные, но
совершенно неизвестные песни - иной раз даже на незнакомом языке. Дважды,
уже к вечеру, он даже плакал - коротко и зло, так что это походило на
рычанье пса. Капитану, не единожды с таким сталкивавшемуся (и самому пару
раз отводившему душу именно таким образом), уже было ясно, что этот
человек то ли спихнул благополучно неподъемное дело, то ли заливает
серьезное горе - а то и все сразу, похоже. Капитан пытался как-то связать
все это с последними ронерскими странностями, о которых толковали черт-те
что, но простоял в Равене всего два дня, занятый погрузкой выше крыши, а
все новости, какие залетели в уши, оказались чересчур уж запутанными и
сумбурно изложенными. Тетка Чари, похоже, что-то знала, и вообще страшно
интересно было, как это ей удалось просквозить аж в графини, но очень уж
мимолетно они свиделись.
И Бугас, тихо сатанея от всех непонятностей, посиживал в своей каюте,
аккурат по соседству с квартирмейстерской, попивая "Касаточью кровь" и
коряво записывая за бароном очередную незнакомую прежде балладу:

Наш век - арена битв...
Но как посмели
вы, раб Его, вы - человек, не Бог,
жизнь молодую положить у ног
властителя чертовской карусели?
Сильнейшие сломить его хотели,
да не сумели выиграть войну...

Я им не ставлю этого в вину.
Пусть полегли они, мы следом ляжем.
Но кто-то встанет над курганом нашим
и в рог бараний скрутит сатану.
Не отпевайте ж до поры живого -
проснется жнец, когда зерно взойдет...

Он не унизился бы подслушивать специально, однако переборка была
тонкая, а голосище у барона - дай боже. Были моменты, когда капитану все
же нестерпимо хотелось унизиться - но останавливал его, прямо скажем, не
гонор, а скорее уж предчувствие, что ничего он не узнает, ибо барон не из
тех, кто во хмелю развязывает язык. Вот и сейчас он в который уж раз
рычал, что не уберег, но отомстит так, что ужаснется сам черт. Но никаких
имен и названий, ничего конкретного так и не последовало. Зато последовала
песня на абсолютно незнакомом языке, нечто вроде:

Nat zemlej buszujt trawy,
oblaka pluvut kudrivy,
i odno, won to, chto zprawa,
etto ij...

Капитан не понял ни слова, но пригорюнился пуще - от всех
непонятностей, вместе взятых. Впервые он был посередине загадки - и она
ему не подчинялась. До сих пор он терпел поражения, но это совсем другое
дело. Не удалось найти ни Крепости Королей, ни иных кладов - однако это
означало лишь, что их следует искать в другом месте, причем тут поражение,
это и не поражение вовсе...
На третий день, ближе к вечеру, барон появился на палубе, отыскал
Бугаса и вежливо осведомился, нельзя ли раздобыть газет. Бугас без
малейших возражений (решив, что эта просьба может и дать ему ключик) повел
"Невесту ветра" к ближайшему крупному порту (они плыли уже по Ягартале) и
выслал шлюпку с наказом раздобыть все газеты за последние двое суток.
Раздобыли без особого труда, привезли кипу. Барон перебирал их в
молниеносном темпе, определенно высматривая что-то конкретное. И
отыскал-таки, прочел крайне внимательно, рассмеявшись коротко, жестко,
сунул лист синеглазой. Синеглазая столь же вдумчиво это прочитала,
улыбнулась и сказала спутнику совершенно непонятную сторонним свидетелям
фразу:
- Вот видишь, вас уже двое, так что не скаль ты зубы над моими
светлыми мечтами, в самом-то деле...
Когда они направились в каюту (девчонка заявила, что такое дело
полагается отпраздновать), Бугас ухитрился непринужденно забрать у рыжей
газету, и она небрежно отдала. И тут же впился жадным взглядом в то место,
он хорошо запомнил, что оба читали.
Это были новости из Вольных Майоров. Из королевства Арир, если точно.
Там в одночасье все встало вдруг с ног на голову. Некий ронерский герцог
(о котором ничего толком неизвестно, даже имя приводилось в трех
вариантах), объявив ваганум по всем правилам, вдруг вторгся в пределы
королевства с сильным отрядом из Волчьих Голов, Вольных Топоров,
каталаунских дворян и прочего пограничного лихого народа. Сметая
выставленные впопыхах жиденькие заслоны баронских дружин, они оставляли за
собой переполох и пожарища, сжигая маноры, оказавшие сопротивление. И
очень скоро местная знать наперегонки бросилась изъявлять герцогу свою
полную лояльность, а те, кто находился вдалеке от театра военных действий,
увели свои отряды в поместья, после чего король лишился трех четвертей
войска. Оставшаяся у него наемная панцирная пехота вышла из игры - она,
вообще-то, выстроилась в боевые порядки у столичных предместий, но галопом
подскакавший к ним герцог швырнул наземь горсть невиданно огромных
бриллиантов и прокричал, что дарит это им на бедность, пусть сделают
выводы. Камни оказались настоящими, и пехота мгновенно сделала выводы -
боевые порядки вмиг распались, панцирники в жуткой схватке из-за
нежданного подарка судьбы принялись истреблять друг друга, и конница
герцога, пройдя через них, как горячий нож сквозь масло, помчалась к
королевскому дворцу, где и нашел свой бесславный конец Арсар Сорок Второй,
оказавшийся последним в длинном ряду Арсаров Арирских. Герцог возложил на
себя корону под приветственные крики магнатов - не вполне искренние, быть
может, зато громогласные.
После прочтения сего Бугасу сделалось еще грустнее, потому что дело
запуталось еще туманнее и круче. Он с превеликой охотой взял бы
кого-нибудь на абордаж, просто так, чтобы только успокоить расстроенные
нервы, но на реке, проплывая к тому же в пределах Снольдера, такие номера
откалывать было опасно. Свободные от вахты моряки сидели в кубрике, как
мышки, но капитан, против обыкновения, пребывал тих. Даже когда он
перехватил вдрызг пьяного кухаря, отправившегося потрогать барона
серебряным половником и глянуть, что из этого выйдет, взрыва не
последовало. Бугас лишь благостно улыбнулся и, наставительно подняв палец,
сказал:
- Дурень, эта загадка так просто не решается...
Кухарь, уже смирившийся было с килеванием на пару оборотов, от
непривычно ласкового тона протрезвел. А капитану в приступе светлой
отрешенности от бытия захотелось вдруг совершить что-нибудь доброе, и он
распорядился отнести болящему Красавчику сливового пудинга. Потом напился.
Он медленно загонял себя в состояние напрочь измененного сознания,
знакомое каждому пьющему, лежа в кресле, задрав сапоги на привыкший к
такому обращению стол, созерцая занимавшие полстены материальные
доказательства своих прошлых триумфов. В стеклянном ящике угрюмо
нахохлилось чучело летучей мыши-бормотуньи, полтыщи лет считавшейся
мифологической тварью из туземных легенд - до появления у острова Гурган
"Невесты ветра" и лихой экспедиции в джунгли, основанной, впрочем, на
вдумчивом анализе легенд, которые Бугас промывал, как золотоносный песок,
пока не извлек четкие указания. На особой полочке, прикрепленный
проволокой, покоился Перстень Ланкара, который долгие годы полагали
магическим украшением, несущим гибель любому новому владельцу, не знающему
отворотного заклятья - пока не объявился капитан Бугас и не доказал, что
никакой магии тут и не ночевало, а все смерти происходят от дьявольски
хитроумного механизма с отравленной иглой, заделанного в перстень
неизвестным умельцем и исправно проработавшего сорок лет. Ящиков двадцать
с застекленной передней стороной было отведено мелким предметам из
найденных им кладов. В других лежали расшифрованные рукописи. Была еще
невзрачная пластинка с коротким текстом, поднятая со дна океана в
известном лишь Бугасу месте и неопровержимо свидетельствовавшая (для того,
кто понимает), что Бугасу, единственному на Таларе, известны координаты
затонувшей страны Альдарии. Увы, ученые профессора с редкостным
единодушием, немысллимым во всех прочих случаях, в подлинность пластинки
напрочь не верили (ибо для половины из них это означало бы похерить
собственные книги и диссертации, построенные на решительном отрицании
Альдарии), и после конфуза в Латеранском университете Бугас зарекся
предъявлять ее "фиолетовым". Сам он нисколечко не сомневался, что
пластинка подлинная, но никак не выпадало удачи вторично протралить дно в
том месте и раздобыть что-нибудь еще - в прошлом году неподалеку
разместилась база горротского военного флота, чьи адмиралы с некоторых пор
считали Бугаса лучшим украшением нок-реи. Стояло несколько солидных ученых
фолиантов, чьи авторы, хоть раз на полтыщи страниц, да упоминали мимоходом
капитана Бугаса, отмечая его вклад или ссылаясь на его свершения. Имелась
и бутылочка с джинном, которую Бугас пока опасался открывать - письмена
стерлись, к какой стихии принадлежит джинн, неизвестно, а восстановить
надписи руки не доходили, хоть и имелась хитрая технология, которой Бугаса
научил один фальшивомонетчик из Абердара. Ждали своего часа несколько
предметов из предшествовавших Шторму эпох - раздобытых там, где знающий
человек может разжиться многим. В углу, у самого пола, прятался нарочито
неказистый, грубо сколоченный ящичек, заслуженно считавшийся, однако,
жемчужиной коллекции, ибо содержал неоспоримое доказательство того, что
крохотные моряки на маленьких подводных лодках, о которых втихомолку
болтают всякую чушь, есть не миф и не мистика, а самая доподлинная
реальность. И еще много всякого, способного, пожалуй, принести Бугасу
титул почетного доктора Ремиденума - и обеспечить пожизненное роскошное
проживание в замке Клай...
Но самая манящая загадка - это та, что приходит последней. И капитан
тихо сатанел, вполуха слушая доносившуюся из соседней каюты самую
будничную болтовню, перемежавшуюся долгим молчанием определенно
лирического порядка. Он все еще искал связь меж загадочной смертью
принцессы Делии, ошеломительным явлением толпе неведомо откуда
вынырнувшего короля Хелльстада, разгромом ронерской "Черной благодати",
неслыханным поведением коменданта порта и песнями на незнакомом языке, -
но мозг уже погружался в здоровый алкогольный сон, и последней связной
мыслью было - "барон на кого-то чертовски похож".
Окажись на столе на одну бутылку меньше, капитан, изощривший ум в
решении хитрых загадок, мог и ухватить конец клубочка. Но черная пузатая
бутылка рома знаменитого сорта "Семь якорей" (варившегося с ананасами,
корицей и ароматическими травами пяти разновидностей) сыграла ту же роль,
что и отлетевший каблук короля Гарепо Злосчастного, по легенде как раз и
ставший причиной поражения королевской армии в Сандоварской битве. И
капитан ухнул в сладко пахнущее ромом беспамятство, успев еще подумать,
что вспомнил, на кого барон похож, но завтра обязательно забудет.
И забыл, конечно. Проснувшись утром в том же кресле и меланхолически
посасывая из горлышка столь обычное для такой ситуации лекарство, он уже
совершенно точно знал, что совершил вчера великое открытие, но клятая
бутылка "Семи якорей" все сгубила. В каюту после деликатного стука сунулся
главный кухарь (не похмельный, а просто еще не ложившийся со вчера) и
прошелестел:
- Барон нас намерен покинуть. Просит лодку.
- Хоть две, - подумав, сказал капитан. - Пусть плывет, пока мы с
тобой окончательно не рехнулись.
Он допил лекарство и выбрался на палубу, терзаясь унылой ненавистью к
миру и человечеству. Справа виднелись на горизонте темно-синие отроги гор
Оттершо. Слева тянулись бурые торфяники. Места были малообитаемые,
насквозь неинтересные и какие-то нелепые, одному барону и пришло бы в
голову здесь высаживаться - вполне достойное завершение. Барон уже стоял у
борта, аккуратно сложив рядом боевой топор в чехле, мешок с бумагами и еще
какой-то непонятный сверток - тот еще подборчик багажа, в самый раз для
ситуации. Синеглазая, правда, принесла самый обычный кожаный дорожный
сундучок - но Бугас готов был продать душу морскому черту, что самым
обычным содержимым там и не пахнет.
Он сумрачно поклонился издали, осведомившись:
- Надеюсь, путешествие было приятным, барон?
- В высшей мере, - ответил барон столь же вежливым поклоном, шагнул
на трап.
Два человека, позарез друг другу необходимые, но в тот момент об этом
не подозревавшие, надолго расстались, причем каждый полагал, что больше
они не увидятся никогда.
Вимана, ожидавшая Сварога на берегу, была конечно же, невидимой для
окружающих.

Товарищам королям на заметку

Доклад, написанный аккуратнейшим, разборчивым почерком опытного
полицейского писарчука, привел Сварога в некоторую растерянность. Он не в
состоянии был уяснить без полных объяснений, почему такими глупостями
занимается сам министр полиции, да еще считает нужным со скорбной миной
докладывать о случившемся королю. Надо полагать, у Интагара имелись на то
веские причины -- но в чем тут соль?
Не торопясь пока что задавать вопросы -- следует самому вникать в
непонятное, насколько удается, -- Сварог перечитал бумагу еще раз,
внимательно и подробно. И вновь не уловил юмора.
В докладе господина старшего полицейского советника одного из округов
Равены подробно, со множеством неизбежных полицейских канцеляризмов и
казенных оборотов, излагалась история вчерашней драки, имевшей место в
Академии Изящной Словесности меж сторонниками двух почтенных профессоров
Ремиденума, возглавляемых обеими профессорами. Ничего особенного в этом
Сварог, уже знакомый с правилами поведения научных диспутов, частенько
именно так и завершавшихся, не увидел.
В тщетной надежде хоть что-то понять, он, подняв глаза на стоявшего
напротив Интагара, прочитал вслух, намеренно гнусавя и мелодраматически
подвывая в стиле бездарного актера:
-- "...вслед за тем студенты рекомого члена Сословия Совы и титульного
советника Гизехартена, вооружившись разнообразными и многочисленными
подручными предметами, как-то: каминными кочергами, разнообразными
фрагментами деревянного происхождения, в просторечии именуемыми палками,
кувшинами из-под слабоалкогольных напитков, метлами из дворницкой, клепками
от разбитых бочек, бросились на оппонентов. Последние, сомкнувшись под
предводительством рекомого дворянина, члена Сословия Совы и титульного
департаментского секретаря Фалера, вооружились в ответ практически тем же
списком предметов, позволяющих их использование для причинения телесных
увечий. Вслед за тем дерущиеся, громко оскорбляя тишину и общественную
нравственность неподобающими эпитетами, направленными взаимно в адрес друг
друга, пришли в тесное соприкосновение, посредством вышеперечисленных
предметов умышленно причиняя противнику повреждения различной степени
тяжести и расстройства здоровья, не подчинившись прибывшим для принятия мер
обмундированным нижним чинам патрульной полиции, каковые, числом трое, были
предерзостно сброшены с казенных лошадей, причем последние от всеобщего
громкого хаоса пришли в возбужденное состояние и галопом совершенно
самостоятельно покинули место происшествия, причем одна из трех принятыми
мерами пока что так и не обнаружена, причем подозреваемый в ее присвоении
уже задержан... Рекомые нарушители расширили сферу правонарушения, втянув в
нее своих прибывающих на помощь коллег и друзей, вследствие чего растущее
правонарушение из аудитории переместилось во двор и на прилегающую улицу,
именуемую Кузнечной, где в события были вовлечены по причине задевания их
различными предметами и обыватели, не имевшие отношения к академии..."
Министр полиции скорбно смотрел на Сварога -- по лицу читалось, что эту
веселость повелителя он находит совершенно неуместной.
-- Ну и кадры у вас, любезный Интагар, -- покрутил головой Сварог. --
Полиции платят приличное жалованье, могли бы найти, наконец, не чуждого
изящной словесности человечка, который бы обрабатывал их корявости,
благообразную форму придавал... На Бараглайском холме хватает грамотного
народа, нужно только подобрать тех, кто пьет достаточно умеренно...
-- Если это прямой приказ, я озабочусь...
-- Да уж, считайте это прямым приказом, -- решительно сказал Сварог. --
Чтобы мне впредь не приходилось читать такие вот перлы: "...и при этом член
Серебряной гильдии Чурнис был умышленно поражен фрагментом древесного ствола
в верхнюю часть организма, в просторечии именуемую головой..." Если
случайному прохожему двинули поленом по башке, то пусть так и докладывают, а
не разводят тут косноязычие... И, наконец, при чем тут я? Самый обыкновенный
научный диспут, вот уж которое столетие они кидаются чернильницами и дерутся
кочергами, когда иссякают аргументы... Я-то при чем?
-- Ваше величество, соблаговолите обратить внимание на эту вот
строчку... -- Он почтительно показал пальцем с широким подстриженным ногтем.
-- "В результате чего..."
-- "В результате чего не установленным пока участником был серьезно
поврежден путем сбрасывания, неизбежного вследствие этого соприкосновения с
булыжной мостовой и разбиения на части бюст его величества покойного короля
Эльгара Великого..."
-- Ну и?
-- Это -- коронное преступление, государь, -- печально сказал министр
полиции. -- Согласно недвусмысленно сформулированным законам королевства,
любое, даже случайное повреждение каких бы то ни было изображений членов
правящей династии, живущих ныне или покойных, равно нанесение повреждений
или оскорблений гербу или флагу государства либо изображению королевской
короны почитается коронным, то есть наиболее тяжким и опасным преступлением,
обязывающим полицию немедленно произвести аресты всех участников данного...
инцидента с последующим наказанием по всей строгости: смертная казнь
непосредственным виновникам, каторга и тюремное заключение менее виновным...
-- Вы что, хотите сказать, что все причастные...
-- Таковы законы, установленные вашими державными предками, государь,
-- непреклонно изрек министр полиции. -- Прецеденты известны. И всегда
следовала самая суровая кара. Отвертеться удастся лишь совершенно случайным
прохожим вроде этого самого Чурниса -- да и то им придется из кожи вон
вывернуться, чтобы доказать свое случайное прохождение мимо места, где
совершилось одно из самых тяжких коронных преступлений...
-- Ах, вот оно что... -- сказал Сварог, теряя веселость. -- Вот почему
вы так серьезны... Что же, виновные...
-- Под стражей сейчас находится ровным счетом пятьдесят восемь человек,
-- сказал министр полиции. -- Включая как профессоров со студентами, так и
всех, кто оказался в зоне оцепления, когда прискакали три платунга конной
полиции.
-- Та-ак... -- растрерянно протянул Сварог. -- Но насколько я знаю
Ремиденум, там незамедлительно ударят в колокол, объявят мятеж... на что,
кстати, они имеют неотъемлемое право согласно древним традициям...
-- Уже ударили, ваше величество, -- понурился Интагар. -- Вход в
Ремиденум закрыт баррикадами, все его обитатели толкутся на улицах,
высказывается идея идти на выручку и освободить всех арестованных. А это
совсем серьезно, государь. На территорию Ремиденума мы не вправе вводить
полицию или войска, но когда они окажутся на улицах, став тем самым
подвластны нашей юрисдикции, неизбежны столкновения и кровь... Даже в
предыдущее царствование такое случалось трижды. Среди студентов Ремиденума
много дворян, имеющих право носить меч, -- в том числе иностранных, даже с
Сильваны... Всякий раз дело кончалось кровью, дипломатическими нотами,
Монфоконом...
-- И что же делать?
-- На прилегающих к Ремиденуму улицах уже сосредоточивается конная
полиция и драгуны десятого легиона, -- бесстрастным тоном доложил министр
полиции. -- Стрелки размещены на крышах. Если они выйдут, беспорядки не
дадут значительного распространения, все будет погашено в зародыше... И я
заранее предвижу конфуз и международный скандал...
-- Черт бы побрал и полицию, и законы, и этих ваших ученых... -- в
сердцах сказал Сварог. -- Мне что, нечем заняться? Тихо, король думать
будет!
Он упер локти на стол, опустил на них голову и несколько минут сидел
так. Когда вскинул глаза, сиял от радости:
-- Интагар, мошенник вы этакий, что бы вы делали без мудрого короля
Сварога! Где располагался бюст?
Не раздумывая, министр полиции прилежно доложил:
-- На кирпичиной подставке, пристроенной к стене. Вообще-то, он там
находился добрых восемьдесят лет...
-- И я еще должен вас учить? -- поморщился Сварог. -- Моментально
подыщите какого-нибудь подрядчика, смотрителя, реставратора, по чьей
вопиющей халатности и недосмотру подставка пришла в негодность, что повлекло
самостоятельное падение бюста на мостовую. Бюст упал самостоятельно, ясно
вам? Из-за ветхости подставки и нерадения тех, кто призван был ее вовремя
ремонтировать. То, что это оказалось сопряжено с... научным диспутом, --
чистейшей воды совпадение, и не более того. Найдите, кого посадить. Потом
тихонечко выпустите, я его помилую... а если отыщется среди подрядчиков или
смотрителей вор или казнокрад, заслуживающий петли или тюрьмы, тем лучше,
можно и не миловать... Ясно вам? Автору доклада и прочим полицейским чинам
внушите, что они прискорбно ошиблись... уж вы-то сумеете, хороший мой!
Доклад переписать. Арестованных выпустить и разогнать по домам. Обоих
профессоров -- ко мне. Я их проработаю с песочком, чтобы надолго
запомнили...
...В чем нельзя было упрекнуть Интагара, так это в медлительности.
Обоих ученых профессоров доставили даже быстрее, чем Сварог ожидал.
Выйдя в Рубиновый зал -- с малой короной на голове, постукивая
золоченым посохом, украшенным гербами и коронами всех подвластных ему
земель, -- Сварог умышленно медленно приблизился к обоим провинившимся,
понуро стоящим в окружении полудюжины бравых полицейских капралов. Профессор
Гизехартен был худ, высок и печален. Профессор Фалер был невысок, толстоват
и печален. Судя по лицам, они успели прочувствовать, проникнуться и живо
представить себе, что ожидало их впереди...
-- Великолепно, -- произнес Сварог ледяным тоном, озирая обоих суровым
взором. -- Значит, вот так и выглядят почтенные слуги науки, обязанные
подавать пример юношеству, сеять разумное, доброе и вечное...
Следований за ним по пятам лейб-летописец ожесточенно чиркал карандашом
в огромном блокноте. Специально для него Сварог внушительно повторил:
-- Да, вот именно -- сеять разумное, доброе и вечное... Вы полагаете,
господа, что похожи сейчас на людей, способных осуществлять столь
благородное предприятие? Посмотрите на себя! -- рявкнул он от души. -- Стыд
и срам!
Пожалуй, он не преувеличивал. Оба предводителя враждующих армий являли
собою самое печальное зрелище: круглые береты с серебряным изображением совы
оба в схватке потеряли, плащи тоже, одежда изорвана и грязна до неприличия.
Каким-то чудом профессор Фалер ухитрился сохранить в неприкосновенности
золотой дворянский пояс, над которым торчало из огромной прорехи голое
поцарапанное брюхо, наглядно свидетельствовавшее, что его обладатель вовсе
не был аскетом и знал толк в чревоугодии.
-- Срамота, -- громко заключил Сварог, ткнув концом посоха в
вышеупомянутое брюхо, отчего его обладатель зябко поежился и загрустил еще
больше. -- Не профессора, а бродяги из-под моста... Да вдобавок повинны в
коронном преступлении... Каковое на сто шагов попахивает то ли Стагаром, то
ли Монфоконом...
Худой профессор дробно постукивал зубами. Чревоугодник мелко трясся.
Сварог со вкусом разглядывал их, уверенный, что сумел привести в должное
состояние.
-- Можете вы что-нибудь сказать в свое оправдание? -- осведомился он
раздраженно. -- Вот вы... Толстяк протянул, обливаясь потом:
-- Тр-радиции, ваше величество... Вековые традиции...
-- Интересно, -- сказал Сварог. -- Сшибать с постаментов изображения
моих достославных предков, выходит, -- вековая традиция? Пожалуй, все-таки
не Стагар, а Монфокон... -- Он всерьез был разозлен на этих болванов, едва
не устроивших самый настоящий городской бунт. -- С такими традициями вам там
самое место...
Толстяк пал на колени, невнятно бормоча что-то насчет полнейшего
раскаяния и надежд на милость короля. Худой более-менее держался -- но от
него стал распространяться какой-то подозрительный запашок.
Безжалостно выждав еще некоторое время и решив более не затягивать
забаву -- иначе, чего доброго, обоих кондрашка хватит, -- Сварог веско
сказал:
-- Счастье ваше, что мое величество в добром расположении духа. К
вашему везению, господа мои, недоразумение выяснилось. Бюст доблестного
Эльгара Великого упал не в результате вашего безответственного поведения, а
вследствие преступной халатности смотрителей...
И подумал, что оба наверняка не испытывали в своей долгой жизни нахлыва
столь могучего, пронзительного, всеохватывающего счастья -- только что
стояли перед плахой, и вдруг им объявили, что вышла ошибочка...
-- Встаньте, вы же дворянин, -- сказал он толстяку. -- На сей раз вы
легко отделались, но смотрите у меня... Я вас буду держать на заметке... --
И, потеряв интерес к забаве, спросил: -- Из-за чего, собственно, разгорелась
потеха?
Мгновенно воспрянувший толстяк, тыча в противника пальцем, возопил:
-- Государь, этот невежда и шарлатан осознанно и злоумышленно вступил
на путь фальсификации научных данных!
Худой заорал в ответ:
-- Только такой болван, как ваша милость, может перепутать ценный
научный документ с фальшивкой!
Еще миг -- и они вцепились бы друг другу в лохмотья, но Сварог мигнул
капралам, и те с большой сноровкой разделили драчунов.
-- Вы еще перед моим королевским величеством на кулачки сойдитесь... --
сказал Сварог. -- Стыдно, господа! Можете вы внятно объяснить, что вас
ввергло в такую, с позволения сказать, ажитацию? Каков предмет спора?
Понемногу из потока взаимных оскорблений и попреков в шарлатанстве
стала выкристаллизовываться научная истина. Оказалось, что оба служили по
кафедре поэзии и посвятили свою жизнь творчеству Асверуса, о коем сочинили
многочисленные труды -- опровергающие друг друга, как легко догадаться.
Худой профессор, нырнув в пыльно-паутинные недра архивов, извлек оттуда
обветшавший документ, по его мнению, неопровержимо доказывавший, что Асверус
был как-то связан с королевской разведкой и выполнял в Латеране некие тайные
поручения. Что радикальным образом противоречило концепции толстого
профессора, по которой именно тогдашний начальник королевской разведки был в
числе главных гонителей великого поэта, его первым врагом и чуть ли не сам
направлял руку неизвестного убийцы. Естественно, концепции моментально
столкнулись с неописуемым шумом и скандалом. Последствия известны во всех
подробностях.
-- Черт знает что, -- сказал Сварог, окончательно потеряв интерес к
историко-поэтическим изысканиям. -- Завидую вам искренне, господа мои, -- у
вас хватает свободного времени, чтобы заниматься такой вот ерундой... (При
этих словах оба профессора воззрились на него с пламенем во взоре, на миг
объединенные единым порывом). Ерундой, уж простите... -- повторил он
решительно. -- На сей раз я вас отпускаю, но со строжайшим наказом умерить
впредь накал ученых диспутов... доиграетесь! -- и сделал величественный жест
десницей.
Капралы, сомкнувшись вокруг подконвойных профессоров, в два счета
вытеснили их за дверь. Сварог повторил:
-- И хватает же времени заниматься такой ерундой... -- Потом шутливо
спросил: -- Ну, а вы, господин министр полиции, что думаете о подобных
изысканиях?
Интагар пожал плечами:
-- Знаете, ваше величество... Когда я еще был молод и только начинал
службу, один умный и опытный человек, которого я считаю своим воспитателем,
сказал интересную вещь: реальная история гибели Асверуса ничуть не похожа на
ту, что присутствует во всех ученых трудах... Он не вдавался в подробности,
а я не стал этим интересоваться -- какой смысл ворошить дела давно минувших
дней? Он еще жив сейчас...
-- Вот как? -- спросил Сварог с вялым интересом. -- Любопытно... Но вы
правы, у меня тоже нет ни малейшего желания ворошить исторические загадки. С
меня и современных довольно, не знаю, что с ними-то делать...

-- Пора бы уж, господа... Рассвет скоро.
-- И прекрасно, -- сказал бесшумно возникший у костра Раган. -- Часовые
будут клевать носом.
-- Эти ваши пехотные дела... -- проворчал Гарайла. -- Ладно, сам вижу,
что лихая кавалерийская атака тут неуместна... Что слышно?
-- Морская пехота продвинулась почти к самым стенам. Как и
предвиделось, в лесу сидело с дюжину патрулей и секретов. Все обезврежены
без шума. Лишь бы не подвел ваш полковник...
-- Не подведет, -- заверил Гарайла. -- У него свои причины...
За спиной Рагана из темноты появилась фигура в егерской шляпе,
склонилась к уху графа. Выслушав, тот отослал гонца небрежным движением руки
и произнес звенящим от волнения голосом:
-- Ну все, господа. Пора...
Они торопливо встали -- Гарайла тщательно затоптал костерчик -- и,
отводя от лица ветки, направились в обход холма. По дороге к ним
присоединялись бесшумные тени в форменных егерских каталанах, кто-то
сопровождал в некотором отдалении, время от времени вокруг раздавались
птичьи крики и словно бы писк ночных зверьков -- чересчур близко и чересчур
много для настоящей лесной фауны... До рассвета было еще далеко, но темнота
понемногу сменялась зыбкой серостью, как всегда в этот час придававшей миру
легкую нереальность: затуманилась граница меж живым и неживым, белая хмарь
висит меж стволами, заглушает и без того тихие шаги, путает ощущения,
посылает мороки... Сварогу вдруг показалось, что с ним это уже было.
Случается иногда...
Шагавшие впереди фигуры рассыпались, притаившись за крайними деревьями.
Широкая прогалина, шедшая чуточку под уклон, уардах в двухстах впереди --
загородное королевское поместье, где его незадачливое величество сейчас и
изволил пребывать с супругой и наследником, с обоими принцами-братьями, с
фаворитами и приближенными министрами.
Оно и впрямь нисколько не напоминало укрепленный замок: кирпичная
ограда в рост человека с затейливыми декоративными зубцами окружала обширное
пространство, где стоял большой красивый дом с башенками и флюгерами,
балконами и высокими острыми крышами, окруженный конюшнями, людскими и
поварнями. Раган был прав: взять это беззаботное именьице ротой хватких вояк
ничего не стоило...
-- Ну что же, господа... -- тихонечко произнес Раган каким-то
завороженным шепотом. -- Пора...
-- Может, все же и меня туда пустите, граф? -- спросил Гарайла без
особой надежды. -- Хочется мне там по душам поговорить с некоторыми
господами...
-- Я же сказал, -- непреклонно возразил граф. -- Ваше место здесь. Вы
обещали подчиняться.
-- Я и не спорю...
-- Капитан! -- бросил Раган в сторону. -- Начали!
Из-за куста, к которому он обращался, проворно выскользнула фигура в
каталане и коротком плаще, придерживая короткий кавалерийский меч,
пригибаясь, метнулась прочь и вскоре растаяла в белесой мгле.
Сварог смотрел во все глаза.
-- Вы ничего не увидите сейчас, государь, -- догадался Раган. -- Они
пойдут сначала с той стороны, там лес вплотную почти подступает к стенам...
Секунды ползли, как улитки. Рядом шумно сопел Гарайла, механическим
движением то вынимая меч из ножен на ладонь, то задвигая его назад, что
производило неприятный тихий скрежет.
-- Генерал... -- поморщился герцог. -- Довольно уж...
-- Что? -- опомнился Гарайла, смущенно покрутил головой, убрал руку с
эфеса.
Ползли секунды-улитки, сливаясь в колонны, в бесконечные шеренги...
-- Ага! -- сказал кто-то рядом.
Сварог присмотрелся. Над гребнем стены, на противоположной ее стороне,
сразу в нескольких местах возникло нечто шевелившееся, моментально
перемахнувшее внутрь -- проворные человеческие фигуры, ловко прыгавшие во
двор. Их становилось все больше и больше, судя по движениям иных, они
спускались по веревкам, закрепленным на зубцах. Видно, как бесшумно
распахнулись ворота -- и во двор хлынуло не менее двух взводов. Ясно уже,
что часовые бесшумно сняты то ли стрелами, то ли плюнь-трубками, что никто
пока не обнаружил вторжения...
-- Ма-арская пехота... -- протянул Гарайла с непонятной интонацией. И,
смилостивившись, добавил: -- Но идут четко, правильно идут, хоть и
мокрохвостые...
Так! Явственно донесся звук пистолетного выстрела. Звонко разлетелось
стекло. Обнаружены! И наплевать -- поздно, поздно!
В главном здании сразу в нескольких высоких окнах заметались пятна
тусклого света -- на первом этаже, потом на втором, на третьем... Раздалось
врассыпную еще несколько выстрелов -- судя по их хаотичности, никакого
организованного отпора, там, внутри, паника и неразбериха, никто ничего не
понимает и нет толкового командира. Сварог прекрасно помнил по прошлой
жизни, что такое внезапный и сокрушительный удар спецназа, а здешняя морская
пехота, как бы ни фыркал в ее сторону Гарайла, драться умела: сброд,
каторжники, висельники, которым накрепко вбито в голову, что отступать они
не имеют права ни за что и никогда, иначе их встретят свои же пули...
Свет распространялся по зданию, мелькали высокие, дерганые тени,
хлопали выстрелы. Конский топот! Это по двору заполошно носились выпущенные
кем-то лошади -- должно быть, кто-то сразу попытался скрыться, но и это было
предусмотрено...
Сварог не испытывал ничего другого, кроме яростного азарта --
невыносимо тяжко было наблюдать ожесточенную схватку, в которой нельзя
участвовать. Рядом переминался с ноги на ногу, фыркал Черный Князь,
обуреваемый теми же незамысловатыми чувствами.
Свет в здании не угас, но мелькание теней вроде бы прекратилось,
выстрелы поутихли. Стекло в одном из окон первого этажа вылетело наружу, и в
темном проеме замигал вспышками сигнальный фонарь, красный, яркий:
длинный-длинный-короткий...
-- Все, госиода! -- почти крикнул Раган. -- Кончено!
-- Чего же мы стоим? -- рявкнул Гарайла. -- Где кони? Скачем туда,
самое время...
-- Не спешите, друг мой, не спешите... -- как-то очень уж
многозначительно отозвался Раган. -- Лейтенант, сигнал!
Слева выломилась из кустов проворная фигура, выскочила на открытое
пространство, вытянула вверх обе руки -- и из ее сжатых кулаков, из
картонной трубки ушла в темные небеса сигнальная ракета, взлетела
высоко-высоко пульсирующим алым угольком, пошла вниз по дуге, рассыпаясь
искрами, заливая окрестности тусклым мерцанием...
Ууу-ффф-шшш! Уууу-фффф-шшшш!
Лесочек слева от Сварога озарился яркими вспышками, вырвавшими из
темноты четкие силуэты деревьев и черные фигуры людей, метавшиеся на фоне
чего-то большого, непонятного, то ли телег с задранными оглоблями, то ли...
Могучий шипящий свист, огненные полосы! Оставляя за собой длинные
дымные хвосты, не менее дюжины боевых ракет пронеслось над луговиной к
замку, упали во двор, мгновенно разбухнув шарами нестерпимо яркого огня,
ударили в главное здание, вышибая окна и вспыхивая внутри бушующим пламенем,
растекаясь по стенам и крыше огненными водопадами, охватывая огненными
языками людские и конюшни...
Новая стая ракет, еще более многочисленная! Замок пылал, как стог сена,
высоченное пламя взметнулось в ночи, озаряя двор, по которому бестолково
метались люди. "Горродельский огонь, -- понял Сварог. -- Здешний напалм...
Но как же это?"
Ракеты больше не взлетали из лесочка -- батарея отстрелялась. Громко и
уверенно протрубил рожок, с другого конца прогалины ему ответила вторая
кавалерийская медь, пронзительно и грозно. С двух сторон из леса вымахнула
конница, рассыпаясь четырьмя колоннами, охватывая пылающий замок со всех
сторон. Загрохотали пистолетные выстрелы -- пальба платунгами и алами...
-- Вот и коннице нашлось дело, -- сказал граф Раган, чье лицо в
отсветах пожарища казалось отлитым из меди. -- А вы жаловались, князь...
Конница, правда, не ваша, но какое это имеет значение?
Сварог бросился к нему, схватил за плащ:
-- Что это все значит?
-- Сущие пустяки... мой король, -- ответил граф бесстрастно, не делая
попыток вырваться. -- Эти грязные заговорщики из морской пехоты успели-таки
злодейски уничтожить королевскую фамилию, но надежные войска, призванные
восстановить порядок, делают свое дело. К превеликому сожалению, они
опоздали и не смогли помешать главному злодейству -- но безусловно успеют
покарать убийц. -- Он смотрел на Сварога серьезно и строго, без тени улыбки.
-- Не нужно, мой король, чтобы у вас было слишком уж много тех, кто потом
будет напоминать об оказанных услугах... Чем их меньше, тем лучше. Простите
за то, что я не обо всем поставил вас в известность. Но, во-первых,
отречение с последующим заключением -- чересчур уж рискованная штука, а
во-вторых, ваша совесть чиста. Ну, а я, грешный, как-нибудь переживу...
-- Ну, прохвост... -- протянул Гарайла с некоторым даже восхищением. --
Заковыристо...
-- Напротив, предельно просто, -- без выражения отозвался Раган. --
Случались исторические прецеденты... Ваше величество, не соблаговолите ли
отпустить мой ворот? Дыхание перехватило, право слово...
Опомнившись, Сварог выпустил мягкий ворот плаща. На фоне высокого
пламени носились всадники, выстрелы еще звучали, но гораздо реже, стало
светло, как днем.
Он не испытывал никаких особенных чувств -- лишь в душе что-то
сломалось, как в прошлый раз, когда доложили о случайной и нелепой смерти
князя Рута. Начал привыкать к мысли, что в этом мире есть два пути: дорога
обычного человека и дорога королей. И то, что ждет тебя на второй дороге,
обычному человеку может показаться нелепым, диким, отталкивающим. Но такова
уж участь королей, обязанных сплошь и рядом руководствоваться иными мыслями,
чувствами, побуждениями; а вот собственные твои желания на дороге королей в
расчет не берутся, тебе частенько просто-напросто запрещено их иметь...
-- Прохвост... -- повторил Гарайла. -- Спиной опасно поворачиваться...
-- Не говорите глупостей, генерал. -- Раган впервые усмехнулся,
довольно, впрочем, грустно. -- Затаи я против вас что-то, не стал бы мешать,
разрешил бы отправиться туда... -- Он кивнул в сторону ярко осветившейся
прогалины, где со свистом и гиканьем носились всадники, где во дворе еще
постукивали редкие выстрелы, а королевский замок был сплошь охвачен ревущим
высоким пламенем, напоминая поставленную в костер птичью клетку.
-- Ну ладно, -- подумав, заключил Гарайла. -- Не зарезав каплуна, обед
не приготовишь... Чего уж теперь по ним плакать... Герцог?
Молодой герцог, задумчиво глядя на огонь, ответил почти спокойно:
-- Вы совершенно правы, генерал, пожалуй... Что тут скажешь? Король
умер -- да здравствует король!
И он, подчиняясь ритуалу, протянул руку в сторону Сварога, коснулся его
плаща, как надлежало, показывая всем своим видом, что он и не стремится к
титулу Королевского Возвестителя, просто считает своим долгом, чтобы все
было по правилам. Несколько голосов за их спинами восторженно заорали:
-- Да здравствует король!
Сварог, опираясь на топор, не оборачиваясь к ним, коротко поклонился и,
выполняя свою неизбежную задачу, произнес:
-- Благодарю вас, господа, никто не будет оставлен милостями.
"Мать вашу так, -- тоскливо подумал он. -- Ну почему нельзя обойтись
без крови, куда ни ткнись? И все же... Я сумею лучше, я же всерьез хочу,
чтобы они были счастливы, не теснились на своих убогих делянках голодные
мужики, не отправлялись в неизвестность младшие дворянские сыновья, не
скитались без дела безработные цеховые мастера... Чтобы в Снольдере не
вспыхнула гражданская война, чтобы тупые паучки из Вольных Маноров не
высасывали последнее непосильными налогами... Я же не для себя стараюсь, в
конце-то концов, а для всех этих, которых даже не знаю в лицо, которых так и
не увижу никогда... Почему же всегда шагать через кровь и грязь?! Кто только
эту дорогу королей придумал?"
Тем временем граф, отойдя на несколько шагов, что-то говорил в
сложенные ковшиком ладони, где был зажат переговорный камешек-таш. Поднеся
ладонь к уху, выслушал ответ. Быстрыми шагами вернулся к ним:
-- Неплохие новости из столицы, ваше величество, господа... Крепость
Сагварон покорилась без сопротивления, арсенал под нашим контролем, министр
полиции арестован. Во Дворец Ласточек уже свозят почтенных заседателей
уитенагемота, по дороге старательно убеждая их проявить государственную
мудрость... Небольшое недоразумение возникло лишь с полком Алых Пищальников,
как и следовало ожидать, но оно вполне успешно решается на месте имеющимися
силами... Не стану скрывать, имеется один-единственный досадный прокол.
Только что доложили, что Старая Королева, как выяснилось, еще позавчера
исчезла из замка, но я не вижу здесь особенных причин для тревоги.
-- Вы и ее хотели... -- хмыкнул князь.
-- Ну что вы, генерал, -- с усталой, довольной улыбкой запротестовал
Раган. -- Я всего лишь предвидел различные варианты событий, только и
всего...
-- Да хватит вам вилять, -- добродушно сказал Гарайла. -- Лично я
ничего не имел бы против, пришиби кто Старую Гадюку, -- от нее одной может
выйти больше вреда, чем от любой оппозиции...
-- Помилуйте, вы преувеличиваете, -- сказал Раган. -- В Оттершо она не
пользуется особенной любовью, там нет войск, к которым она могла бы
обратиться. Насколько я ее знаю, сбежала за границу, или пробралась в
Фиарнолл, или уплыла по Ягартале... Вот только как она узнала? Впрочем,
ничего удивительного -- при ее-то шпионах... Как бы там ни было, если и
узнала, никого там не предупредила, -- кивнул он в сторону пожарища. -- И не
удивительно... Господа, на коней! Нам пора в столицу...
Сварог знал, что навсегда запомнит эту скачку -- бешеную, на всем
галопе, со сменными лошадьми, неведомо откуда возникавшими за очередным
поворотом, с коноводами, успевавшими прокричать вслед: "Да здравствует
король!"
На заставе их пропустили мгновенно, разбежавшись в стороны загодя,
отсалютовав мушкетами и наспех проорав вслед что-то соответствующее моменту.
Когда они скакали по городу, уже светало. Слева, далеко от их дороги, пылало
длинное здание, оттуда доносились крики и мушкетные залпы. Широкий мост со
старинными каменными статуями по обеим сторонам. На реке стояли военные
корабли с распахнутыми пушечными портами, один из них внезапно дал залп всем
бортом, окутался тяжелым дымом, и кони шарахнулись, лязгая подковами по
булыжнику моста. Залп, очень похоже, был холостым.
Ни единого постороннего на улицах -- только там и сям стоят шпалерами
пешие и конные гвардейцы, отовсюду несется четкая, рассыпчатая дробь
барабанов, свистят полковые флейты и трубят кавалерийские рожки.
-- Министерство полиции! -- на скаку прокричал граф, тыча рукой.
Угрюмое четырехэтажное здание из бурого камня, окна кое-где выбиты,
вокруг в шесть рядов стоят хмурые гвардейцы, но не заметно ни военных
действий, ни пожара. И правильно -- такие дома следует занимать со всем
прилежанием, дабы ни одна интересная бумажка из множества там скопившихся не
пропала для нового царствования...
Они вскачь подлетели к огромному красивому дворцу, выкрашенному в
светло-зеленый цвет, с белыми колоннами, светло-коричневой крышей,
стрельчатыми башенками и многочисленными статуями перед входом. Они
изображали, сразу видно, представителей всех Сословий, Гильдий, а также
благородных дворян, как титулованных, так и обычных, а потому Сварог без
особых раздумий догадался, что это и есть Дворец Ласточек, служащий
пристанищем слабому ростку здешней демократии.
Впрочем, с ростком демократии обращались весьма бесцеремонно: во дворе
и на широченной парадной лестнице не протолкнуться было от господ гвардейцев
в разноцветных мундирах, над коими витал явственный аромат спиртного.
Большинство стояли с клинками наголо, бессмысленно и широко ухмыляясь от
общей торжественности момента, -- и дружно приветствовали Сварога
нечленораздельным ревом, вспугнувшим гнездившихся на фронтоне ласточек, от
каковых дворец, надо полагать, и получил свое название.
Сжав губы, ничего не видя вокруг, он шагал вверх по лестнице -- в алой
мантии и серебряной хелльстадской митре, как и было задумано Раганом,
резонно полагавшим, что именно эта корона из Свароговой коллекции способна
оказать самое убедительное воздействие на смятенные умы народных
представителей. Перед ним неуклюже расступались, звеня оружием, вскидывая
клинки в некоем подобии салюта, обдавая свежим перегаром, пуча глаза. И
кто-то в синем мундире бежал впереди, то и дело оглядываясь с почтительным
ужасом в глазах, расталкивая замешкавшихся прикладом изукрашенного
гвардейского мушкета, кто-то неотступно сопровождал по пятам, отталкивая
тянувшиеся к Сварогу руки, отводя клинки, способные, чего доброго, выколоть
глаз королю.
Залы, коридоры, залы, коридоры... Повсюду пьяная гвардия,
отшатывавшаяся к стенам. Перед высоченной двустворчатой дверью, украшенной
великолепной резьбой, кто-то деликатно придержал Сварога за локоть, и он
остановился. Возникший из-за спины Раган чуть приоткрыл одну половинку
двери, прислушался, жестом пригласил Сварога. Тот приблизился.
В щелку видно было, что в огромном зале, на белокаменных скамьях,
установленных этаким амфитеатром, сидит множество разнообразного народа --
чем ближе к уровню пола, тем знатнее, чем выше, ближе к потолку, тем проще.
Но лица у всех были словно бы одинаковые -- бледные, застывшие, испуганные
маски, наспех отштампованные скульптором-халтурщиком. Стояла тягостная
тишина, и человек на овальном возвышении звучно, выразительно, громко и
проникновенно зачитывал манифест.
Того же содержания, что и многочисленные листовки, которые на глазах
Сварога во множестве расклеивали по стенам, углам, фонарным столбам и
тумбам. Ему даже не было нужды слушать, он прочитал творение герцога Лемара
еще в Равене. И, надо сказать, остался доволен. Вот только о злодейском
убийстве королевской фамилии в первоначальном варианте не было ни слова --
кто же мог знать? -- но кто-то, мало уступавший Лемару в красноречии и
убедительности, уже здесь вписал недостающее, тонко уловив особенности стиля
герцога. Сварог машинально подумал: "Надо потом поинтересоваться, кто писал
-- человек нужный, безусловно..."
Злодейское убийство всей королевской фамилии... безутешная держава...
невозможно допустить и тени хаоса перед лицом козней известных своим
коварством сопредельных государств... законность и преемственность власти...
государственная мудрость лучших представителей дворянства, Сословий, Гильдий
и народа, вручивших корону королю Сварогу Первому, известному своим
благородством, добротой и неутомимой энергией... пути к процветанию,
довольству и всеобщему счастью... солнце надежды, воссиявшее над страной...
И все такое прочее. Гладкие обороты, красивые словеса, тень угрозы,
дохнувшая на собравшихся, щедрые обещания и клятвенные заверения, милости и
послабления...
-- Пора, ваше величество, -- прошелестел над ухом требовательный голос
Рагана.
Сварог двинулся вперед, прошел под сотнями испуганных взглядов,
поднялся на то самое возвышение и прочно утвердился на нем, обеими руками
опираясь на рукоять топора, подняв голову, чувствуя, как лицо стало
застывшей маской, почти такой же, как у всех этих, в зале...
Посреди мертвой тишины чеканно прозвучали слова человека в золотом
шитье, опустившего руку с манифестом:
-- В соответствии с добрыми старыми традициями королевства Снольдер
любой, кто считает короля Сварога Первого недостойным взойти на трон, может
заявить об этом открыто и честно!
Улиточки-секунды снова пустились в странствие. Тишина была такая, что
слышно, казалось, как первый солнечный лучик ползет по белой колонне.
В огромном зале не нашлось самоубийц. Ни единого. И вдруг ("Наверняка,
-- подумал Сварог, -- по чьему-то знаку".) сборище народных представителей
взорвалось отчаянным многоголосым воплем:
-- Да здравствует король!!!
"А все-таки вы -- мразь", -- подумал он грустно, глядя, как взлетают в
воздух шляпы и шапки, как надрываются крикуны...

Изучая свойства государств, следует принять в соображение и такую
сторону дела: может ли государь в случае надобности отстоять себя
собственными силами или он нуждается в защите со стороны. Поясню, что
способными отстоять себя я называю тех государей, которые, имея в достатке
людей или денег, могут собрать требуемых размеров войско и выдержать
сражение с любым неприятелем; нуждающимся в помощи я называю тех, кто не
может выйти против неприятеля в поле и вынужден обороняться под прикрытием
городских стен. Что делать в первом случае -- о том речь впереди, хотя кое
что уже сказано выше. Что же до второго случая, то тут ничего не скажешь,
кроме того, что государю надлежит укреплять и снаряжать всем необходимым
город, не принимая в расчет прилегающую округу. Если государь хорошо укрепит
город и будет обращаться с подданными так, как описано выше и добавлено
ниже, то соседи остерегутся на него нападать. Ибо люди -- враги всяких
затруднительных препятствий, а кому же покажется легким нападение на
государя, чей город хорошо укреплен, а народ не озлоблен.
Города Германии, одни из самых свободных, имеют небольшие округи,
повинуются императору, когда сами того желают, и не боятся ни его, ни
кого-либо другого из сильных соседей, так как достаточно укреплены для того,
чтобы захват их всякому показался трудным и изнурительным делом. Они
обведены добротными стенами и рвами, имеют артиллерии сколько нужно и на
общественных складах держат годовой запас продовольствия, питья и топлива;
кроме того, чтобы прокормить простой народ, не истощая казны, они
заготовляют на год работы в тех отраслях, которыми живет город, и в тех
ремеслах, которыми кормится простонародье. Военное искусство у них в чести,
и они поощряют его разными мерами.
Таким образом, государь, чей город хорошо укреплен, а народ не
озлоблен, не может подвергнуться нападению. Но если это и случится,
неприятель принужден будет с позором ретироваться, ибо все в мире меняется с
такой быстротой, что едва ли кто-нибудь сможет год продержать войско в
праздности, осаждая город. Мне возразят, что если народ увидит, как за
городом горят его поля и жилища, он не выдержит долгой осады, ибо
собственные заботы возьмут верх над верностью государю. На это я отвечу, что
государь сильный и смелый одолеет все трудности, то внушая подданным надежду
на скорое окончание бедствий, то напоминая им о том, что враг беспощаден, то
осаживая излишне строптивых. Кроме того, неприятель обычно сжигает и
опустошает поля при подходе к городу, когда люди еще разгорячены и полны
решимости не сдаваться; когда же через несколько дней пыл поостынет, то урон
уже будет нанесен и зло содеяно. А когда людям ничего не остается, как
держаться своего государя, и сами они будут ожидать от него благодарности за
то, что защищая его, позволили сжечь свои дома и разграбить имущество. Люди
же по натуре своей таковы, что не меньше привязываются к тем, кому сделали
добро сами, чем к тем, кто сделал добро им. Так по рассмотрении всех
обстоятельств, скажу, что разумный государь без труда найдет способы
укрепить дух горожан во все время осады, при условии, что у него хватит чем
прокормить и оборонить город.

О ТОМ, СКОЛЬКО БЫВАЕТ ВИДОВ ВОЙСК, И О НАЕМНЫХ СОЛДАТАХ

Выше мы подробно обсудили разновидности государств, названные мною в
начале; отчасти рассмотрели причины благоденствия и крушения государей;
выяснили, какими способами действовали те, кто желал завоевать и удержать
власть. Теперь рассмотрим, какими средствами нападения и защиты располагает
любое из государств, перечисленных выше. Ранее уже говорилось о том, что
власть государя должна покоиться на крепкой основе, иначе она рухнет.
Основой же власти во всех государствах -- как унаследованных, так смешанных
и новых -- служат хорошие законы и хорошее войско. Но хороших законов не
бывает там, где нет хорошего войска, и наоборот, где есть хорошее войско,
там хороши и законы, поэтому минуя законы, я перехожу прямо к войску.
Начну с того, что войско, которым государь защищает свою страну, бывает
либо собственным, либо союзническим, либо наемным, либо смешанным. Наемные и
союзнические войска бесполезны и опасны; никогда не будет ни прочной, ни
долговечной та власть, которая опирается на наемное войско, ибо наемники
честолюбивы, распущенны, склонны к раздорам, задиристы с друзьями и трусливы
с врагом, вероломны и нечестивы; поражение их отсрочено лишь настолько,
насколько отсрочен решительный приступ; в мирное же время они разорят тебя
не хуже, чем в военное неприятель. Объясняется это тем, что не страсть и не
какое-либо другое побуждение удерживает их в бою, а только скудное
жалованье, что, конечно, недостаточно для того, чтобы им захотелось
пожертвовать за тебя жизнью. Им весьма по душе служить тебе в мирное время,
но стоит начаться войне, как они показывают тыл и бегут.
Надо ли доказывать то, что и так ясно: чем иным вызвано крушение
Италии, как не тем, что она долгие годы довольствовалась наемным оружием?
Кое для кого наемники действовали с успехом и не раз красовались отвагой
друг перед другом, но когда вторгся чужеземный враг, мы увидели чего они
стоят на самом деле. Так что Карлу, королю Франции, и впрямь удалось
захватить Италию с помощью куска мела. А кто говорил, что мы терпим за грехи
наши, сказал правду, только это не те грехи, какие он думал, а те, которые я
перечислил. И так как это были грехи государей, то и расплачиваться пришлось
им же.
Я хотел бы объяснить подробнее, в чем беда наемного войска. Кондотьеры
по-разному владеют своим ремеслом: одни превосходно, другие --
посредственно. Первым нельзя доверять потому, что они сами будут домогаться
власти и ради нее свергнут либо тебя, их хозяина, либо другого, но не
справившись о твоих намерениях. Вторым нельзя довериться потому, что они
проиграют сражение. Мне скажут, что того же можно ждать от всякого, у кого в
руках оружие, наемник он или нет. На это я отвечу: войско состоит в ведении
либо государя, либо республики; в первом случае государь должен лично
возглавить войско, приняв на себя обязанности военачальника; во втором
случае республика должна поставить во главе войска одного из граждан; и если
он окажется плох -- сместить его, в противном случае -- ограничить законами,
дабы не преступал меры. Мы знаем по опыту, что только государи-полководцы и
вооруженные республики добивались величайших успехов, тогда как наемники
приносили один вред.
Рим и Спарта много веков простояли вооруженные и свободные. Швейцарцы
лучше всех вооружены и более всех свободны. В древности наемников призывал
Карфаген, каковой чуть не был ими захвачен после окончания первой войны с
Римом, хотя карфагеняне поставили во главе войска своих же граждан. После
смерти Эпаминонда фиванцы пригласили Филиппа Македонского возглавить их
войско, и тот, вернувшись победителем, отнял у Фив свободу. Миланцы по
смерти герцога Филиппа призвали на службу Франческо Сфорца, и тот, разбив
венецианцев при Караваджо, соединился с неприятелем против миланцев, своих
хозяев. Сфорца, его отец, состоя на службе у Джованны, королевы
Неаполитанской, внезапно оставил ее безоружной, так что спасая королевство,
она бросилась искать заступничества у короля Арагонского.
Мне скажут, что венецианцы и флорентийцы не раз утверждали свое
владычество, пользуясь наемным войском, и однако, кондотьеры их не стали
государями и честно защищали хозяев. На это я отвечу, что флорентийцам
попросту везло: из тех доблестных кондотьеров, которых стоило бы опасаться,
одним не пришлось одержать победу, другие имели соперников, третьи
домогались власти, но в другом месте. Как мы можем судить о верности
Джованни Аукута, если за ним не числится ни одной победы, но всякий
согласится, что, вернись он с победой, флорентийцы оказались бы в полной его
власти. Сфорца и Браччо как соперники не спускали друг с друга глаз, поэтому
Франческо перенес свои домогания в Ломбардию, а Браччо -- в папские владения
и в Неаполитанское королевство. А как обстояло дело недавно? Флорентийцы
пригласили на службу Паоло Вителли, человека умнейшего и пользовавшегося
огромным влиянием еще в частной жизни. Если бы он взял Пизу, разве не
очевидно, что флорентийцам бы от него не отделаться? Ибо перейди он на
службу к неприятелю, им пришлось бы сдаться; останься он у них, им пришлось
бы ему подчиниться.
Что же касается венецианцев, то блестящие и прочные победы они
одерживали лишь до тех пор, пока воевали своими силами, то есть до того, как
приступили к завоеваниям на материке. Аристократия и вооруженное
простонародье Венеции не раз являли образцы воинской доблести, воюя на море,
но стоило им перейти на сушу, как они переняли военный обычай всей Италии.
Когда их завоевания на суше были невелики, и держава их стояла твердо, у них
не было поводов опасаться своих кондотьеров, но когда владения их разрослись
-- а было это при Кроманьоле,-- то они осознали свою оплошность. Кроманьола
был известен им как доблестный полководец -- под его началом они разбили
Миланского герцога,-- но, видя, что он тянет время, а не воюет, они
рассудили, что победы он не одержит, ибо к ней не стремится, уволить же они
сами его не посмеют, ибо побоятся утратить то, что завоевали: вынужденные
обезопасить себя каким-либо способом, они его умертвили. Позднее они
нанимали Бартоломео да Бергамо, Роберто да Сан-Северино, графа ди Питильяно
и им подобных, которые внушали опасение не тем, что выиграют, а тем, что
проиграют сражение. Как оно и случилось при Вайла, где венецианцы за один
день потеряли все то, что с таким трудом собирали восемь столетий. Ибо
наемники славятся тем, что медленно и вяло наступают, зато с замечательной
быстротой отступают. И раз уж я обратился за примером к Италии, где долгие
годы хозяйничают наемные войска, то для пользы дела хотел бы вернуться
вспять, чтобы выяснить, откуда они пошли и каким образом набрали такую силу.
Надо знать, что в недавнее время, когда империя ослабла, а светская
власть папы окрепла, Италия распалась на несколько государств. Многие
крупные города восстали против угнетавших их нобилей, которым
покровительствовал император, тогда как городам покровительствовала церковь
в интересах своей светской власти; во многих других городах их собственные
граждане возвысились до положения государей. Так Италия почти целиком
оказалась под властью папы и нескольких республик. Однако вставшие у власти
прелаты и граждане не привыкли иметь дело с оружием, поэтому они стали
приглашать на службу наемников. Альбериго да Конио, уроженец Романьи, первым
создал славу наемному оружию. Его выученики Браччо и Сфорца в свое время
держали в руках всю Италию. За ними пошли все те, под чьим началом наемные
войска состоят по сей день. Доблесть их привела к тому, что Италию из конца
в конец прошел Карл, разорил Людовик, попрал Фердинанд и предали поруганию
швейцарцы.
Начали они с того, что, возвышая себя, повсеместно унизили пехоту. Это
нужно было затем, что, живя ремеслом и не имея владений, они не могли бы
прокормить большого пешего войска, а малое не создало бы им славы. Тогда
как, ограничившись кавалерией, они при небольшой численности обеспечили себе
и сытость, и почет. Дошло до того, что в двадцатитысячном войске не
насчитывалось и двух тысяч пехоты. В дальнейшем они проявили необычайную
изворотливость для того, чтобы избавить себя и солдат от опасностей и тягот
военной жизни: в стычках они не убивают друг друга, а берут в плен и не
требуют выкупа, при осаде ночью не идут на приступ; обороняя город, не
делают вылазок к палаткам; не окружают лагерь частоколом и рвом, не ведут
кампаний в зимнее время. И все это дозволяется их военным уставом и
придумано ими нарочно для того, чтобы, как сказано, избежать опасностей и
тягот военной жизни: так они довели Италию до позора и рабства.

Как можно догадаться - Никколо Макиавелли. Государь..

Подобно Руслану, меня сподвигла ФРПГ-стратегия Химика.

Глава XIII.
Использование шпионов

1.

Сунь цзы сказал: вообще, когда поднимают стотысячную армию, выступают в поход за тысячу миль, издержки крестьян, расходы правителя составляют в день тысячу золотых. Внутри и вовне – волнения; изнемогают от дороги и не могут приняться за работу семьсот тысяч семейств.

2.

Защищаются друг от друга несколько лет, а победу решают в один день. И в этих условиях жалеть титулы, награды, деньги и не знать положения противника – это верх негуманности. Тот, кто это жалеет, не полководец для людей, не помощник своему государю, не хозяин победы.

3.

Поэтому просвещенные государи и мудрые полководцы двигались и побеждали, совершали подвиги, превосходя всех других, потому, что все знали наперед.

4.

Знание наперед нельзя получить от богов и демонов, нельзя получить и путем заключения по сходству, нельзя получить и путем всяких вычислений . Знание положения противника можно получить только от людей.

5.

Поэтому пользование шпионами бывает пяти видов: бывают шпионы местные , бывают шпионы внутренние, бывают шпионы обратные, бывают шпионы смерти, бывают шпионы жизни.

6.

Все пять разрядов шпионов работают, и нельзя знать их путей. Это называется непостижимой тайной . Они – сокровище для государя.

7.

Местных шпионов вербуют из местных жителей страны противника и пользуются ими; внутренних шпионов вербуют из его чиновников и пользуются ими; обратных шпионов вербуют из шпионов противника и пользуются ими. Когда я пускаю в ход что либо обманное, я даю знать об этом своим шпионам, а они передают это противнику. Такие шпионы будут шпионами смерти. Шпионы жизни – это те, кто возвращается с донесением.

8.

Поэтому для армии нет ничего более близкого, чем шпионы; нет больших наград чем для шпионов; нет дел более секретных, чем шпионские. Не обладая совершенным знанием, не сможешь пользоваться шпионами; не обладая гуманностью и справедливостью, не сможешь применять шпионов; не обладая тонкостью и проницательностью, не сможешь получить от шпионов действительный результат. Тонкость! Тонкость! Нет ничего, в чем нельзя было бы пользоваться шпионами.

9.

Если шпионское донесение еще не послано, а об этом уже стало известно, то и сам шпион и те, кому он сообщил, предаются смерти.

10.

Вообще, когда хочешь ударить на армию противника, напасть на его крепость, убить его людей, обязательно сначала узнай, как зовут военачальника у него на службе , его помощников, начальника охраны, воинов его стражи. Поручи своим шпионам обязательно узнать все это.

11.

Если ты узнал, что у тебя появился шпион противника и следит за тобой, обязательно воздействуй на него выгодой; введи его к себе и помести его у себя. Ибо ты сможешь приобрести обратного шпиона и пользоваться им. Через него ты будешь знать все. И поэтому сможешь приобрести и местных шпионов и внутренних шпионов и пользоваться ими. Через него ты будешь знать все. И поэтому сможешь, придумав какой нибудь обман, поручить своему шпиону смерти ввести противника в заблуждение. Через него ты будешь знать все. И поэтому сможешь заставить своего шпиона жизни действовать согласно твоим предположениям.

12.

Всеми пятью категориями шпионов обязательно ведает сам государь. Но узнают о противнике обязательно через обратного шпиона Поэтому с обратным шпионом надлежит обращаться особенно внимательно.

13.

В древности, когда поднималось царство Инь, в царстве Ся был И Чжи; когда поднималось царство Чжоу, в царстве Инь был Люй Я. Поэтому только просвещенные государи и мудрые полководцы умеют делать своими шпионами людей высокого ума и этим способом непременно совершают великие дела. Пользование шпионами – самое существенное на войне; это та опора, полагаясь на которую действует армия.

15.

Если птицы собираются стаями, значит, там никого нет. Если у противника ночью перекликаются, значит, там боятся. Если войско дезорганизовано, значит, полководец не авторитетен. Если знамена переходят с места на место, значит, у него беспорядок. Если его командиры бранятся значит, солдаты устали. Если коней кормят пшеном, а сами едят мясо; если кувшины для вина не развешивают на деревьях и не идут обратно в лагерь, значит, они – доведенные до крайности разбойники .

16.

Если полководец разговаривает с солдатами ласково и учтиво, значит, он потерял свое войско. Если он без счету раздает награды, значит, войско в трудном положении. Если он бессчетно прибегает к наказанию, значит, войско в тяжелом положении. Если он сначала жесток а потом боится своего войска, это означает верх непонимания военного искусства.

17.

Если противник является, предлагает заложников и просит прощения, значит, он хочет передышки. Если его войско, пылая гневом, выходит навстречу, но в течение долгого времени не вступает в бой и не отходит, непременно внимательно следи за ним.

18.

Дело не в том, чтобы все более и более увеличивать число солдат. Нельзя идти вперед с одной только воинской силой. Достаточно иметь ее столько, сколько нужно для того, чтобы справиться с противником путем сосредоточения своих сил и правильной оценки противника. Кто не будет рассуждать и будет относиться к противнику пренебрежительно, тот непременно станет его пленником.

19.

Если солдаты еще не расположены к тебе, а ты станешь их наказывать, они не будут тебе подчиняться; а если они не станут подчиняться, ими трудно будет пользоваться. Если солдаты уже расположены к тебе, а наказания производиться не будут, ими совсем нельзя будет пользоваться.

20.

Поэтому, приказывая им, действуй при помощи гражданского начала; заставляя, чтобы они повиновались тебе все, как один, действуй при помощи воинского начала.

Когда мой командир вышел наружу, я рассматривал горящие обломки,
бывшие некогда боевой системой Боло 96875.
Все произошло так быстро, даже с точки зрения Боло, что одними
логическими построениями мне сложно убедить себя, что он действительно
уничтожен.
Люди сказали бы "мертв".
Вопрос, живые ли Боло на самом деле, давно обсуждается философами
людей, техниками и ветеранами боев, но сами Боло редко задаются этим
вопросом. Мы просто есть, и в большинстве случаев этого достаточно.
Люди спрашивают, способны ли Боло чувствовать. Это мы тоже редко
обсуждаем. Мы испытываем эмоции, потому что нас такими создали, и
люди, утверждающие, что мы только думаем, что чувствуем, потому что
так устроены, должны задаться тем же вопросом применительно к самим
себе. Мы не испытываем таких сильных эмоций, какие бывают у людей, ибо
они могли бы вывести нас из строя, и не знаем такого чувства, как
скука, ибо оно непродуктивно.
Но мы можем ощущать чувство потери.
И одиночества.
И нечто очень похожее на то, что люди называют грустью, хотя на
самом деле мне неизвестно, что происходит с людьми, когда они
переживают такие чувства.
Мне будет недоставать нашего товарищества. Наших бесед. Наших игр в
шахматы.
Я провожу 0,085 секунды, изучая все доступные данные в моих
информационных банках относительно военных традиций людей, связанных с
возданием почестей павшим товарищам и помогающих укрепить боевой дух
тех, кто выжил. Существует множество ритуалов и традиций, которые
подходят в данном случае, - я целых 0,023 секунды изучаю только одну
церемонию Поминовения Героев, проводившуюся однажды Легионом Терры,
после битвы на Шалмарине в 2210 году, почти тысячу лет назад.
Но все установленные правила и процедуры требуют участия людей и
могут быть не приняты командованием вооруженных сил Конфедерации. Я
ищу другие ритуалы, которые могут подойти.
Я выбираю один из них.
Формально я нарушаю установленные процедуры управления стрельбой,
но не испытываю проблем, преодолевая запреты. К счастью, мои ПВБ еще
не реактивированы. Я разворачиваю семь из девяти ионных пушек по
левому борту - одна из них в любом случае не работоспособна - в
сторону ночного неба над горящими останками Боло 96875. Я делаю паузу
на 0,01 секунды, проигрывая записи нескольких наших бесед.
Я устанавливаю ионные пушки на единичные выстрелы и даю
одновременный залп из всех семи орудий... второй... третий. Двадцать
один разряд сине-белого света пронзает дым и уходит в ночное небо, -
горящие бриллианты, поднимающиеся все выше и выше, замедляясь... и
исчезая...
Мой командир резко оборачивается при звуке залпов. Я вижу, как он
смотрит в небо... встает по стойке "смирно" и отдает честь неуклюжим
жестом в сковывающем его движения противорадиационном скафандре.
Он понимает...